«Есть вещь пострашнее самого ужасного вымысла и самой отвратительной болезни. Она называется правдой. А смириться с правдой и есть порой самое трудное. Невыносимое».
«— Иногда простые, но старательные исполнители предпочтительнее, мессир, воля ваша, — натягивая поглубже капюшон, пробурчал Азазелло».
«Так часто бывает, что одно обстоятельство влечет за собой другое, потом третье, а причинно-следственные связи и сюжетные ходы оплетают нашу жизнь как кровеносные сосуды».
«На каждую добродетель найдётся порок и грех, запомни это, мой мальчик, если до сих пор не понял».
«Прошлое настигало его, словно чудовище, хохоча с разинутой пастью, полной острых мелких зубов…»
«Напустят туману и эпидемий, и ну деньги делить — такие, что простому человеку и не снились».
«Нет, пить он не станет, это удел быдла — надираться, блевать, а наутро маяться похмельем».
«Старость, увы, всегда безобразна, хоть некоторые и называют отдельные виды старения «благородными». Как бы «благородно» ты ни покрывался её признаками, означают они только одно — скоро ты умрёшь».
«Нужно просто бросить слух, словно камушек в толпу, а уж дальше толпа сама сделает своё дело — придумает, кто его бросил, с какой целью, украсит подробностями, и совершенно неважно, правдивы будут эти слухи или лживы от первого до последнего слова».
«— Ты понимаешь теперь, мой мальчик, как именно можно заработать капитал на болезни и не только, если ты приближен к власти? — глядя на юного родственника в упор, спросил у него Климент Шестой. — Да, ваше святейшество, — не сморгнув глазом, бойко ответил Бизанкур. — Вовремя рассказать нужную сказку. Попросту всех обмануть».
«— Хотите остаться в живых, — довольно жёстко говорил Папа, — учитесь терпеть временные неудобства годами, и терпеть кажущиеся лишения, на самом деле преумножая доход свой и сохраняя жизнь свою. А лишитесь жизни, так и никакой доход станет вам не нужен…»
«Жить в праздности тоже, знаешь ли, надо уметь».
«И учись уже брать от жизни всё, что она предлагает… а то, что не предлагает, бери сам»
«Позволь спросить, много ли найдётся людей истинно добропорядочных, и так ли она нужна, эта ваша хвалёная нравственность. По мне так она граничит с глупостью, недальновидностью и откровенным ханжеством. Особенно, как ни удивительно мне это признавать, среди лиц духовных».
«Нет нынче у людей настоящего размаха. Даже грешат они как-то мелко, нет в них подлинного былого величия».
«Любая эпидемия — это рычаг управления, только надо уметь пользоваться им. И начать с общего невежества».
«Весело будет только тем, кто будет знать, что девять десятых зарядов — холостые. Остальным будет страшно».
«Страх породит сомнение и панику, а уж дальше я сам позабочусь, как повернуть их в нужное русло».
«О, нет, алчность совсем не грех, как уверяют эти жалкие человеческие создания. Именно алчность даёт человеку силу и бодрость для того, чтобы не скатиться на дно и не начать ползать и нищенствовать там с колченогими старцами и убогими старухами. Алчность — это живительная страсть, которая вытолкнет тебя наверх тогда, когда ты будешь идти на дно — твоё естество будет алкать продолжения жизни».
«Вера в древние силы сейчас, в современном мире, угасла почти полностью. А какая же это сила, если ей и питаться нечем? Не более чем потухший очаг с остывшим пеплом. Покинутый очаг».
«Вот видишь, как слово Божие полезно. Нас теперь за святых почитают, и верят всему, чему мы их учим, потому что не так уж противоречат наши слова тому, что написано в Евангелиях — нужно только хорошо знать историю, читать много книг, и понимать, как можно из написанного извлечь пользу. Как подтолкнуть умы некрепкие в нужное нам русло, прочесть им между строк то, во что они станут верить».
«Не только чума выкашивала людей, но и дьявольское хитроумие — так просто тогда было заморочить и обольстить легковерных несчастных, которые любой ценой готовы были заплатить за избавление от болезни. То, что это от болезни не избавляло, их не смущало».
«Интересно, — думал он. — Вот сидит нечто, ведущее себя, как человек. Ест, пьёт, убивает с удовольствием. По всему видно, женщины тоже его радуют. Как же он мне надоел. Интересно, а я человек?.. Пусть я не веду себя столь же по-свински, ну так это вопрос воспитания и внутренней потребности, а какова моя природа? Радуюсь ли я всему тому, что имею и делаю? Несомненно. Так чем же мы с ним отличаемся?»
«Он чувствовал себя куда более безнаказанным и, стало быть, уверенным в себе, а это свойство порой куда действеннее кинжала и дубинки».
«Теперь ты стал мыслить вполне по-государственному, прекрасно понимая, что, чем высшее положение ты будешь занимать, тем проще тебе будет ухлопать как можно больше народа».
«Только одно запомни: никогда и ничего старайся не делать собственноручно. Никогда. И ничего. Найдутся дураки, которые проторят тебе дорожку. Всегда. И куда угодно».
«Как же мелки нынешние люди по сравнению с тогдашними. Как ничтожны страсти, как смешны притязания. Словно пересохло озеро, оставив после себя жалкую пародию на самоё себя, грязную мелкую лужу».
«Так лихо решиться прихлопнуть собственного потомка — ведь это не каждому по плечу!»
«Люди сами, добровольно и своими руками уничтожают свои же добродетели».
«— Так делают все человеческие отродья, они предают всех и вся. Дети предают своих родителей, мужья — жён, братья — братьев, такова грешная людская суть…»
«Секунды неумолимо тикали, и почему-то всё быстрее и быстрее, словно он мчался вниз по какому-то скользкому тоннелю, а там, на дне, его ожидала тьма, а в этой тьме пряталось то, о чём лучше было не думать, потому что сами мысли об этом могли свести его с ума».
«Нет, подумать только! Охранные печати, разные страны, разные обычаи и совершенно разные по характеру люди. И у каждого — У КАЖДОГО — какая-то червоточина. Прав Бельфегор, правы остальные его тёмные покровители. Слаб человек и грешен, и каждого из них можно подцепить на тот или иной крючок. А так называемые добродетели — это просто хорошо замаскированные слабости».
«Вот не надо сейчас о свете души! Где будет этот свет, если перед носом человека помахать деньгами, искусить плотскими удовольствиями, нажать на клавишу тщеславия, припугнуть, улестить, тронуть струну гнева…»
«Если вдуматься, терпения стало куда меньше в жизни. Раздражение и гнев давно заменили его по всей Земле. Матери костерили дочерей, сыновья огрызались на отцов, в роддомах медсёстры хамили роженицам, покупатели срывались на кассиршах, учителя ненавидели своих учеников, ученики отвечали тем же...»
«Россия запомнилась ему весьма странными людьми. […] Концлагерь, где они резвились с этой сукой, как ее… Ильзой Кох. Именно попадавшиеся ему узники из России были самыми несгибаемыми. А их глаза? Они напоминали ему глаза, которых он так боялся. Как на их иконах — он видел. Бр-р, смотрят в самую душу… Чертова Россия».
«Ежесекундно, покуда люди пьют чай, беседуют, ходят на работу, занимаются любовью, едут в транспорте, идёт в других сферах многовековая война света и тьмы, добра и зла, — невозмутимо ответил архистратиг, — и все мы принимаем в ней участие. Человек спасает кого-то делом или словом — и светлое воинство одерживает верх, человек совершает предательство — и гибнут светлые воины, слабеет воинство света. И каждый выбирает сам, чью сторону он принимает».
«Знаешь, почему грех уныния и отчаяния по праву считается одним из смертных? Отчаявшийся человек не просто слаб, но интертен и безволен. А безвольного человека так просто склонить на свою сторону. На тёмную сторону. И, разумеется, бойцы тёмного войска никогда не пропустят отчаявшегося человека. Они накинут ему на шею свой ловчий аркан и будут душить».
«Иногда может показаться, что добро слабее зла. Просто потому что разрушить что-то гораздо легче и примитивнее, чем построить. И отнять жизнь гораздо проще, чем родить и вырастить».
«Когда мы хотим вызвать к себе чьё-то доверие, мы просим его о помощи, тем самым как бы предоставив им распоряжаться собой по своему усмотрению».
«Человеку всегда хочется получить больше, чем он отдает. А бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Вот в эти мышеловки людей обычно и ловят».
«Сколько бы лет человеку ни было, умирать не хочется никому и никогда. Человеческая природа такова, что пока он живет, то не думает постоянно о своей конечной точке. Думать о ней ежедневно значит сойти с ума, а кому же хочется сойти с ума!»
«Человек грешен и слаб, и искусить его можно легче легкого. На каждую добродетель всегда найдутся свой грех и свой порок».
«Люди в любую эпоху, в сущности, одинаковые, и движут ими одинаковые страсти и чувства. На то они и люди. Кого-то можно поймать на денежную наживку, кого-то на сострадание, кого-то просто на глупость и недальновидность».
«Его затопил страх. Он одинаково страшился и света, и тьмы. Он даже помыслить не мог о том, что ждало его в конце, на дне бездонного колодца, если он не сможет выполнить свое последнее задание. Он боялся этих беспощадных и всепрощающих глаз, которые ждали от него одного — искреннего раскаяния».
«Даже будучи игрушкой в руках врага, можно отставать человеком, ибо выбор у души есть всегда. Она выбирает либо созидание, либо разрушение. Любовь — это всегда созидание, и в большом и в малом».
«Отчаиваться не стоит никогда. Знаешь, почему грех уныния и отчаяния по праву считается одним из смертных грехов? Отчаявшийся человек не просто слаб, но инертен и безволен. А безвольного человека так просто склонить на тёмную сторону».
«Это и есть настоящая любовь. Когда ты понимаешь, что можешь упасть наотмашь, спиной вниз, и тебя подхватят. Непременно подхватят. Как же может быть иначе, если это — любовь?..»
